Добавлено: Пн Май 07, 2012 12:06 am Заголовок сообщения:
В целях охраны общественного порядка и интересов широких народных масс диктатуру необходимо осуществлять также в отношении воров, мошенников, убийц, поджигателей, хулиганских шаек и других вредных элементов, серьёзно подрывающих общественный порядок.(Мао Цзэдун)
В диктатуре чистка мозгов предшествует началу большой зачистки... (Леонид С.Сухоруков)
Власть заковывает в кандалы тех, кто не желает вместе с ней ржаветь. (Леонид С.Сухоруков)
Вождям необязательно знать дорогу, главное – уверенно по ней идти. (Леонид С.Сухоруков)
Даже красное словцо диктатора - всегда в крови.(Леонид С. Сухоруков)
Любая дубина есть палка о двух концах.(Леонид С. Сухоруков)
Те, у кого мир в кулаке, смотрят на него сквозь пальцы.(Леонид С. Сухоруков)
У каждого намордника - свой оскал.(Леонид С. Сухоруков)
В любую эпоху самых злостных представителей рода человеческого следует искать среди народных вождей. (Томас Маколей)
Делать хорошее и слышать дурное - удел царей.(Антисфен из Афин)
Диктаторские режимы признают три типа прав относительно безопасных для людей: право молчать, право не замечать, право не слышать.
Диктатура имеет и вторую функцию, а именно: защиту государства от подрывной деятельности и возможной агрессии со стороны внешних врагов.(Мао Цзэдун)
Если мы уйдем, мы так хлопнем дверью, что вся Европа содрогнется.(Лев Троцкий)
_________________ Бьют часы, ядрена мать!
Надо с бала мне бежать!
Я человек закрытый. Как Ахматова говорила: «Я ставлю такую-то пластинку на такую-то тему». И вот эти пластинки у меня уже все наигранные и переигранные. Но я все-таки стараюсь, чтобы бороздки этих пластинок не стирались.
В основном в интервью меня спрашивают о том, что я уже сказала.
Театральная публика стала другой еще в семидесятые, потому что к тому времени все уже было сказано, диагнозы болезням общества были поставлены, и все формы были переиграны.
Когда-то на прогоне эфросовских «Трех сестер» мы с приятелем в антракте обсуждали вслух, женится Маша на Вершинине или не женится. И все вокруг смеялись. А сейчас очень многие в зрительном зале даже не знают про Машу с Вершининым. Поэтому я и ушла из театра.
Трагедия тем и хороша, что в одной судьбе вдруг прорывается философия всего общества и всего мира. Плач Медеи — это плач по детям вообще. Всем — погибшим, ушедшим или отторгнутым.
Театр настолько древнее искусство, что умирал он, я думаю, во все времена. А потом, как птица Феникс, возрождался снова.
Театр — это зеркало культуры. Хотя не скажу, что жизни.
Вкусы публики — об этом я даже не задумываюсь.
Все идет волнами. Вначале возникает какая-то идея. Она еще только внутри, неоформленная. Для нее обязательно нужна компания, потому что роза не может расцвести на помойке — нужна почва. И кто-то — с еще неясным голосом — становится в этой компании солистом. А потом он вдруг исполняет арию большинства — такими были Пушкин, Блок, Ахматова, Цветаева, Мандельштам — и начинается расцвет.
Сейчас уже чувствуется это внутреннее шевеление. Пока еще допевают старое, но уже есть шевеление нового внутри, и через какое-то время — рванет. А так как сейчас все происходит очень быстро, то, может быть, уже совсем скоро мы это увидим.
Мои поэтические вечера собирают иногда большие залы, особенно в Питере. С утра я обычно думаю: «Ну, никто не придет». И каждый раз смотрю — переполненный зал. Но я понимаю, что это не на меня пришли. Просто я всегда выбираю очень хороших поэтов.
Как-то раз я пришла в гости к одному знакомому. К нему тогда приехала тетка из Грузии, которая больше 20 лет сидела в ГУЛаге. Она очень хорошо гадала по кофейной гуще и картам, а я раньше обожала этот процесс. Было 12 часов ночи. Она мне гадает и говорит: «Не скажу, что есть какие-то бумажные затруднения, но что-то связанное с этим есть. Я бы сказала, что это должно решиться прямо сейчас, но учитывая, что сейчас 12 часов ночи, наверное, решится уже завтра утром». Я про себя посмеялась, потому что никаких особенных бумажных затруднений у меня не было. Вот только рукопись «Ахматовских зеркал» (книга Демидовой, посвященная «Поэме без героя» Анны Ахматовой. — Esquire) лежала без движения. И в этот момент вошел какой-то припозднившийся гость. Оказалось, поклонник ранней Таганки. Я спрашиваю: «А чем вы сейчас занимаетесь?» Он говорит: «У меня сейчас издательство» — «Да? А у меня есть рукопись». — «Ну, хорошо, — говорит он. — Приходите завтра утром».
Сама я инициативы никогда не проявляю. Просто отзываюсь — или не отзываюсь — на то, что предлагают.
Иногда я отдаюсь на волю какого-нибудь режиссера, который мне нравится. Вот, например, Кирилл Серебренников. В свое время мы сделали с ним на телевидении «Темные аллеи» Бунина. А потом он предложил мне «Демона»: новая музыка, два оркестра на сцене, огромный — метров сорок — экран и какие-то пантомимисты. Но что там делалось, я даже не знаю — все происходило за моей спиной, а я просто стояла перед микрофоном и читала текст.
Когда работаешь над ролью, то меньше всего думаешь о зрителях. Когда пишешь книгу, то меньше всего думаешь о читателях. Это уже потом происходит соединение. А сейчас самое главное — это решить задачу, которая перед тобой стоит, и решить ее оригинально.
До наступления первого съемочного дня в кино ничего не понятно. Были фильмы, в которых я, даже не подписав договор, в первый съемочный день играла какую-нибудь роль, а концу дня понимала, куда это пойдет, и убегала. А потом другие актрисы в моих платьях и в моих шляпах играли эти роли.
Когда человек к себе прислушивается, он всегда поймет, что должен делать.
Моя бабушка — старообрядка. По-моему, она даже была безграмотной, хотя знала наизусть много божественных стихов и песен. Она была со стержнем внутренним, ее ни в коем случае нельзя было заставить поступить так, как она не считала нужным. Ее держала вера. А другого человека держит долг — предположим, перед детьми.
Я обожаю цветы, полевые особенно. Какая-то травинка зелененькая — и вдруг взрыв неожиданного голубого цвета — василька. Или красный мак: ну почему из зеленой травинки — этот взрыв? Это божественное творчество. Ради этого и стоит заниматься искусством.
Чужого знания нет. Любое знание присваивается, аккумулируется в тебе, перерабатывается и уходит в забытье, в подсознание. А потом ты его используешь, как свое. Собственно, это и есть творчество: из ничего — что-то.
Я не очень отвлекаюсь на внешнюю жизнь. Я знаю, что вокруг происходит. Я все-таки политэкономией занималась.
С годами подарков судьбы все меньше, зато появляется выбор.
Я не иду — стараюсь, во всяком случае, никогда не идти — на компромисс со своим внутренним миром.
Ответов на вопросы жизни и смерти не существует.
http://esquire.ru/wil/alla-demidova _________________ Бьют часы, ядрена мать!
Надо с бала мне бежать!
С точки зрения жлоба, я почти урод. Я очень некрасивый человек, не заслуживающий никакого внимания. А если чуть повнимательнее к людям относиться, то моя внешность — можно сказать, почти интересная, актерская. Я могу сколь угодно себя уродовать.
В России надо быть или известным, или богатым, чтобы к тебе относились так, как в Европе относятся к любому.
Оригинальность не главное. Когда человек говорит «Я тебя люблю», это самая банальная и прекрасная фраза.
Есть очень много талантливых людей в искусстве, которые, долго находясь в профессии, становятся завистливыми, злыми, любят говорить про плохое, про неудачи других с наслаждением. Но это означает, что их основные ориентиры ошибочны: неверно получать удовольствие от неудач соперника. По идее, мужчина, правильно выбравший себе профессию, со временем должен становиться лучше — добрее, великодушнее и глубже.
Я среди актеров не прапорщик, я, скорее, в офицерском составе.
Страшно остаться одному — это все равно как потеряться в чужой стране: они все знают, куда идти, а ты не знаешь. У меня иногда такое ощущение, что я свой театр создал просто для того, чтобы мне не было одиноко.
Я понимаю, что мужчина должен стремиться к материальной самостоятельности и благополучию, это правильное стремление. Но есть вещи более важные — надо понимать, что продаешь. Ну нельзя в дерьме сниматься, нельзя дерьмо ставить.
Люди иногда бывают такими фантастически великодушными, талантливыми, тонкими, что просто взлететь хочется.
Один и тот же человек в разных ситуациях может вести себя абсолютно по-разному — диапазон человеческого поведения невероятно широк. Даже у мерзавцев бывают такие приливы великодушия.
Нет такой страны, где не было бы плохо и смертельно скучно жить, если не занимаешься любимым делом.
Чем актер отличается от не актера? Выйдут десять человек, и один будет размахивать руками, делать кучу движений, говорить — посмотришь на него секунду, как он сотрясает воздух, отвлечешься, вернешься к еде. А актер — выйдет, он ничего не скажет, но что-то в нем заставит тебя за ним следить, отложить вилку, нож, и будешь смотреть только на него. Природное излучение странного вида. Дополнительная какая-то энергия. Актер — это же человек, которому мало жизни собственной, ему надо прожить еще иную жизнь.
Если бы вы сказали Никите Михалкову, что «Свой среди чужих» русский вариант «Плохого, хорошего, злого», он бы вас, знаете, куда послал? И правильно сделал бы. Он много чего нам тогда давал посмотреть — «Плохого», «Самурая» с Ален Делоном, «Буча Кэссиди» с Редфордом.
Многие меня видели только в кино, большинство меня вообще знают только как сына Райкина, а на самом деле я театральный артист.
Я считаю себя человеком добрым.
Нескромно звучит в моих собственных устах, но в общем я-то думаю, что человеческие позиции я унаследовал от своих родителей правильно. Я по дочке это вижу. Она на какую-то новую ступень человеческую все это вывела. Знаете, она в детстве на юге очень любила лазать по скалам. И как-то один раз высоко забралась, а там ребята сидели, мальчики, они ее спихнули. Она ударилась больно, заплакала. А потом успокоилась и наверх туда говорит: «Ребята! Мне не больно!» Успокаивает их, думая, что они переживают за нее! Потому что по себе судит. Меня эти вещи поражают.
Чем старше становишься, тем труднее найти своих. Круг сужается.
Толпа — это когда люди похожи друг на друга в низменном. А когда они совпадают в высоких душевных порывах — реакции у них, может быть, и схожи, только при этом индивидуальность расцветает, а не нивелируется.
Когда идет сильный спектакль, я вижу, как люди меняются прямо на глазах. Вдруг становятся доверчивыми и серьезными, как дети, дураками становятся, в том смысле, что отключают ненужный разум, растопыриваются лицом. Бывает, на сцене актер теряет серьез, колется — вдруг какая-то глупость произошла, оговорка, кто-то оступился. Лучший способ этот серьез восстановить — не отворачиваться от зала, как многие делают, а наоборот — повернуться и увидеть лица людей, их наивность и доверчивость. Они тебя тут же вправляют.
Я как-то был на Ямайке в какой-то джунглиевой поездке. С нами была пара, красивый парень, красивая девка, абсолютные такие американцы. И вдруг что-то меня тормознуло, когда я говорил со своей семьей на русском, почему-то я заосторожничал. Проводники, местные красавцы, стали выяснять, кто откуда — оказалось, они из Эстонии, причем в детстве только там были, русского почти не знают и ни о каком таком Райкине уж конечно никогда не слышали. Просто в глубине взгляда было едва заметное напряжение, какая-то несвобода. Печать совка — она, как живучая и всепроникающая радиация, — лежит на дне любого, кто с ним хоть немного соприкоснулся.
Как правило, критики лишены живого чувства. В большинстве своем критики ничего не понимают.
Я вообще не очень люблю сатиру. Я про назывательную сатиру — это когда черное называют черным, а белое — белым. Жанр вчерашний, честно говоря. Папа себя, кстати, последние годы очень обкрадывал как актера, потому что это был как бы театр при Госплане, и он уже говорил о шпунтах и гайках. Потом, когда тему взяли на себя газеты, — вот это было правильно. Я к тому, что смех, такой простой смех, — он гораздо важнее и лучше, чем смех против кого-то.
Вся эта серьезность на русских лицах — она на самом деле не серьезная. Потому что мы при этом преступно беспечны и легкомысленны. Не серьезность это, а насупленность. И важничаем. И апломба много. А за апломбом — такая рыхлость, такая глупость, такие дыры, просто сыр какой-то дырчатый.
Православная церковь, точнее некоторые ее современные деятели, говорят, что театр — это чистый грех. Так и говорят! А я вижу в театре очень много такого высокого по-настоящему, такого служения, что тут и работникам церкви поучиться бы иногда.
Я не смерти боюсь. Я боли боюсь, физических страданий, и даже иногда зубного врача. Я нормальное животное.
Ира Роднина пришла на лед, потому что болела в детстве, у нее были маленькие легкие. И стала чемпионкой. Иногда мне кажется, и мне профессия нужна, чтобы и на других, и на себя самого производить впечатление уверенного человека.
Вот из чего у меня складывается хватательный рефлекс — так чтоб хватать пьесу и ставить? Из боли, обаяния. Когда я и смеюсь, и тут же мне больно, потому что мне в сердце это попадает.
Мне ближе тот, у кого больше боли за человека.
Поставить спектакль в лифте гораздо легче, чем в зале. Меньшее пространство всегда легче заполнить энергией. Не простят мне этих слов режиссеры, всю жизнь работающие с небольшими залами, но это правда.
Я не могу быть равнодушным к грузинской войне. У меня с Грузией связаны очень конкретные вещи, любови, привязанности. Из-за войны Роберт Стуруа, который должен был ставить у нас уже третий спектакль, не приедет, видимо, в Москву. Он теперь находится по другую сторону баррикад. Для меня эта война — личное горе. Нам приходится быть жертвами несовершенства русской власти и все это расхлебывать.
Единственный способ для меня наслаждаться жизнью — работать каждый день до часа, до двух ночи. У тебя же нет выходных, когда ты влюблен: ты же не берешь отгулов у любимой девушки.
Это у женщин существуют еще другие какие-то сферы, куда она может уйти, материнство, семья. У мужчины более узкий путь: профессия.
Когда моя дочь сказала, что не будет играть у меня в театре, я отнесся к этому с уважением. Хоть и пожалел, что не будет. Так и я в свое время не пошел к папе работать — рядом с таким мощным голосом, как его, я тогда просто не смог бы стоять рядом.
Режиссура — наука о том, как сделать так, чтобы зрителю было интересно. И все! Остальные рассуждения от лукавого.
У меня простая биография: школа, завод, армия, институт, театр, ушел из театра. А все остальное — это мультипликация.
Я родился в 1941 году, в эвакуации, а должен был родиться в Киеве. Отец ушел на фронт в первый же день войны, и познакомился я с ним уже после Сталинградской битвы: на три дня его отпустили в Оренбург, где были мы с мамой.
Я верю в дружбу со школы. Но жизнь сильно разметала моих друзей. Так и положено, когда отцы — морские офицеры.
Начинал я с озвучивания. Это была потрясающая вольница. Приходили великие Раневская, Плятт, Грибов и начинали отчаянно хулиганить. И никто их не сдерживал. Вы послушайте «Карлсона» — что они там вытворяют. Вот я и втянулся.
Когда я написал свой первый сценарий для мультфильма, его сразу приняли. Потом я написал второй, и он на долгое время лег без дела. Тогда я решил его поставить сам. Так я и стал режиссером. А учился уже на своих собственных фильмах.
Можно, в принципе, сделать мультфильм и из «Братьев Карамазовых», и из «Войны и мира». Вопрос только — зачем.
Когда начался Каннский фестиваль, куда отправились мои «Выкрутасы» (мультфильм 1987 года, сделанный при помощи проволоки. — Esquire), я лежал в больнице. Вдруг меня выписывают, снаряжают в командировку, и вот я уже целую руку Клаудии Кардинале и получаю приз. Вернувшись в Москву, в первом же киоске прошу «Правду». Заметка: в Каннах не заметили советских фильмов так же, как не заметили забастовку местных шахтеров. Все. При чем тут шахтеры?
Я люблю Москву — за годы, которые тут прожил. Но Москву застраивают домами-дуроломами, а они затирают память.
Я не люблю пинать советское время. Это все равно что плохо отзываться о бывшей жене.
В советское время была дурная идеология, зато я понятия не имел о том, сколько стоит метр пленки. Теперь есть свобода, но деньги приходится добывать самостоятельно. Раньше европейцы завидовали нашей беспечности, а мы — их свободе. Теперь творческой свободы у всех поровну, но мы так и не научились добывать деньги.
Я доволен всем, что со мной произошло.
Сегодня любой может бесплатно скачать в интернете все мои фильмы, и ему в голову не приходит, что он крадет мою собственность. Но я не сторонник борьбы с ветряными мельницами вроде интернета. К тому же он помогает популярности.
Никогда не завидовал другим режиссерам. Когда знаешь, что у тебя есть что-то, чего нет у других, не можешь ревновать.
Творчество похоже на красную икру. Прежде чем раздавить и почувствовать вкус, ты катаешь ее языком во рту. И это самый прекрасный момент — ожидание.
Я человек увлекающийся. Когда я работал с проволокой или спичками, мне казалось, что это самое интересное. Но то, что я отложил, меня больше не волнует. Пуповина отрезана. Хотя мне до сих пор интересна реакция зрителей на эти вещи.
Я никогда не делил аудиторию на взрослую и детскую.
Не надо занижать умственную планку детей. Это всего лишь попытка выглядеть всезнающим на фоне ребенка.
Отцовство — это удар по твоему эгоизму. Но это счастье.
Ни в коем случае не хотел бы, чтобы мне вдруг снова стало 20 лет — не дай бог. Я люблю свое время и свой возраст.
Считается, что праздновать 40 лет нельзя, но я праздновал. Для многих это особая черта, но я ее перешагнул, не заметив.
Режиссура — это профессия взрослых.
Бессмысленно спрашивать, за что я люблю фильм. За что я люблю женщину? За завиток волос, что ли? Люблю, и все.
Любимые люди делают нас уязвимее.
У меня нет домашних животных, но я принадлежу к той части человечества, которая предпочитает собак. Кошки слишком много о себе понимают. В собаках же есть безотчетная привязанность, и значит, они более человечны.
Надо очень мало есть. В дни спектаклей я вообще почти не ем. В человеке и без того много скрытой энергии. Плисецкая правильно сказала, когда ее спросили, как она так умудряется выглядеть, грубо сказала, но правильно: «Жрать надо меньше».
Не люблю людей милых — я им не верю. Мне гораздо приятнее человек мрачный, пусть он даже мне что-то грубо скажет. Людей, постоянно улыбающихся, хочется спросить: если тебя разозлить — какой ты будешь? Боюсь, хуже, чем грубый.
Есть вещи труднообъяснимые. Сидит в зале тысяча человек, и среди них обязательно какое-то количество людей настроено негативно. Зачем они приходят? Не знаю. Но ты очень хорошо чувствуешь этот настрой, пусть он исходит и от одного человека. Ставить заслонку нельзя — тогда твоя энергия перестанет идти в зал. Спектакль — это каждый раз такой небольшой бой.
Когда я вижу, что у человека, с которым я должен заключить контракт, на руке часы за двести тысяч — чувствую, что не знаю, как будет заключен контракт. Как с ним вести переговоры, если у тебя, скажем, за тысячу? Для того чтобы договориться, нужно друг другу соответствовать.
Слово «друг» — слишком большое слово. Друг — это тот, кому ты должен всего себя отдать.
Из тысячи сыгранных спектаклей, может быть, два или три приближаются к чему-то такому... И ты доволен. А остальные не приносят радости. Почему — непонятно. За всю историю театра никто так и не объяснил, в чем причина провала второго спектакля. А в 99 процентах случаев — это так. Ни один социолог, никто. В зрителях? В партнере? В погоде? Собирается зал, слушаешь, как они там шумят, — ты уже просто по этому шуму знаешь, что сегодня будет плохой спектакль, точно.
Только в жизни есть и более сильные ощущения. Ничто — ни радость литераторов, ни искусство артистов — не сравнится по силе с ощущением власти.
Когда Брежневу, уже больному, показали «Семнадцать мгновений», он, прослезившись, стал тут же звонить Градовой (радистка Кэт в фильме. — Esquire). Говорит: «Здравствуйте, это Брежнев». Она думает: «Что за идиотские шутки». И повесила трубку. Он снова звонит: «Здравствуйте, это Брежнев. А где Слава?» Какой, говорит, еще Слава? Брежнев: «Ну, Тихонов». Он решил, что и в жизни у них, как в кино. Спрашивает потом: «Есть у вас какие-то просьбы?» Нет, говорит, мне ничего не нужно. Градова страшно растерялась.
Я редко встречал людей, которые выпьют крепко — и вдруг он становится еще добрее, чем был. Двух или трех человек — за всю жизнь.
Когда в проектном институте, где работала моя жена, нужно было решить какой-то вопрос по совести — звали ее. Такой она человек.
Есть моменты, когда ты обязательно должен уйти в тень — на сцене, и, следовательно, в жизни. Это вопрос большой деликатности и большой культуры. Надо давать от себя отдохнуть. Прекрасное ощущение: находишься немножко в стороне, следишь за всем, произнесешь чудесную короткую фразу — как, скажем, в роли Дорна в «Чайке» — и опять в сторону.
У меня тяжелый характер. Я самоед, я не очень-то доверяю себе. И я все равно считаю, что профессия, одним из главных компонентов которой является желание нравиться, — профессия немужская. Актер — женская профессия.
Хороший костюм и обувь — это очень правильно. Это тебя мобилизует.
Кто хорошо считает — тот хорошо играет в домино, а тот, кто плохо, как я, — он может надеяться только на случай. Меня как-то театр Пушкина не взял на гастроли. Говорю: «Я играю на аккордеоне — возьмите, потому что у меня маленькая дочка и тетка-калека. Я поеду по селам с концертами — буду петь». Не взяли. Играл на Тверском бульваре в домино. Но там выиграешь хоть рубль — нельзя уходить, надо продолжать. Первый раз меня чуть не побили. Как это — ты уходишь? Но я им объяснил: мне надо продукты купить. Они поняли.
Художнику не нужна свобода. Художественное произведение рождается, когда есть сопротивление, когда надо на что-то жать, жать. Если есть свобода — нет материала. Нельзя же жать воздух.
Когда у тебя нет охранников, приходится обрастать коконом и быть грубым. Люди хотят с тобой сфотографироваться или говорят: «Можно с вами погулять?» Я говорю: «Простите, я хочу с женой пойти погулять». А можно с вами поговорить? Я говорю: «Мне не хочется разговаривать». Люди обижаются. Есть актеры и литераторы, которые это обожают. А мне не по душе... Я на актерский поступил только потому, что никуда больше не брали: я из семьи репрессированного. Я к тому, что, возможно, не по душе это тем, кто не сам выбрал себе занятие, кого выбрала профессия.
Лишь один футболист сейчас или два на поле работают не только ногами, но еще и головой. Такой был Стрельцов. Такой сейчас Титов.
Для роли Мюллера мне сшили мундир размера на два меньше, чем надо. Воротник врезался в шею, и я все время из-за этого дергал головой. Лиознова спрашивает: «Что это вы делаете?» Я не хотел, чтобы ругали портного, и отвечаю: «Это моя нервная привычка». Лиознова: «А не сделать ли это нам краской в самых нервных местах?» Захаров говорил потом актерам: «Видите, как можно без слов передать нервное состояние человека».
Профессия театрального актера — она ничего не оставляет после себя. Откуда я знаю, что там такого в «Ревизоре» делал Щепкин — из-за чего его ругал Гоголь? Почему Николай I так любил Каратыгина и не любил Мочалова? Я этого никогда уже не узнаю.
http://esquire.ru/wil/leonid-bronevoy _________________ Бьют часы, ядрена мать!
Надо с бала мне бежать!
Много ерунды происходит от желания людей понравиться. Синдром Хлестакова: хотите видеть меня таким? Пожалуйста! Этаким? Рад стараться!
Существо мужского пола должно обеспечивать прожиточный минимум жене, детям и людям, за которых это существо в ответе. Так, во всяком случае, считали в моей семье в городе Саратове. Вот и всё. 90-е? Ничего страшного тогда не происходило. Я работал: ставил спектакли, зарабатывал деньги за границей. Не переживал, а делал своё дело. Ничего драматического — наоборот даже: в 95-м у меня родился сын Павел.
Я думал: что бы я хотел показать своим сыновьям, какое кино. Точно знаю — «Возвращение» Звягинцева и «В людях». Там дед внуку говорит: «Ты, Лексей, не медаль и висеть тебе у меня на шее нечего. Шёл бы ты, Лексей, в люди». Здорово, да?
Все эти разговоры, что кино убило театр, — чушь собачья. Немыслимая привилегия театра: приходит живой человек — ему предлагают действо, которое разворачивается только один раз, на его глазах. Вышли два актёра, вынесли коврик — и началось. 50 лет назад Михаил Ромм предрек театру смерть — от кинематографа. Прошло 50 лет — никаких сообщающихся сосудов из театра и кино не вышло. Наоборот, кино по-прежнему паразитически употребляет театральных актёров.
Стабильная ситуация в стране — сама собой, искусство — само собой. Да, актерам стало чуть полегче, в литературе — какое-то оживление: братья Пресняковы, Сигарев. Это все ясные, пронзительные голоса, пытающиеся всерьёз рассказывать о времени. Но дело-то не в стабильности вовсе. Виктор Астафьев писал и в советской действительности, и в постсоветской, в первые годы «капитализма с нечеловеческим лицом» — умудряясь сохранять достоинство и в те, и в иные эпохи. Так всегда бывает, когда пишешь, думаешь вглубь.
Не надо бояться быть глупым, смешным, нелепым. Человек так устроен, что в нем масса интересного чаще всего остается за кругом нашего внимания. Мы идем по первому слою.
Русское телевидение — дремучее. Стоянов и Олейников — мне симпатичны. Толстая со Смирновой — пища для моего ума, не всегда, правда, вызывающая одинаковый аппетит. Но лучшее — спортивные передачи. Особенно когда «Спартак» играет и когда красивые русские девочки выигрывают у разных девочек иностранных — смотрю взахлёб. Но меня это телевидение не пугает: у меня же пульт есть! Пошли вон, дураки паршивые.
От чего мне смешно сегодня? Во все времена смешно — от одного и того же: несовершенства человека. И в этом смысле нет разницы между «Похороните меня за плинтусом» ныне живущего писателя Павла Санаева и — «Мертвыми душами».
Убийственный трюк Жени Евстигнеева, моего друга: в «Оптимистической трагедии» он привязывал на кадык себе бабочку — и бабочка эта гуляла вверх и вниз, довольно зримо для зрителей.
Сегодня нет героев. Это нормально. Что-то я не шибко помню, чтобы французская революция рождала обилие героев. Всё больше тартюфы или какие-либо такие пакостники, дурачки, вроде Журдена. Сейчас наши главные киногерои — это «менты» и подросшие Гарри Потеры из «Ночного дозора». Моими героями были Соколов из «Судьбы человека», да даже мой мальчишка из «Шумного дня», но как-то все они удивительно далеки находились от юридической сферы и, уж тем более, от охраны общественного порядка. Для меня герои — настоящие, не киношные — просто русские интеллигенты: Лихачев, Солженицын.
Время, когда о нас кто-то должен позаботиться, — ушло безвозвратно. Хочешь жить — научись зарабатывать. Ни за что не променяю ни на какую чечевичную похлебку собеса, ни на какой социалистический гарант старости моей — ту свободу, которую получил.
Зрелищность для меня не бранное слово. Да будьте вы семи пядей во лбу и переполнены самыми значительными гуманными идеями, но если театральное действо не зрелищно — не будут вас смотреть. Люди уйдут из зрительного зала, невзирая на дороговизну билетов. Сначала они голосуют рублём, потом — ногами. Психологический театр хорош, когда он зрелищен. Когда он дидактичен — не проще ли организовать театр комнатный или квартирный? Был такой замечательный сотрудник во МХАТе Григорий Кристи. Он жил с братом у Пушкинской площади, и у них в огромной квартире был театр. Я периодически бывал в этом интеллигентнейшем доме и — скучнейшем театре. Как говорится, минуй нас пуще всех печалей.
Талант — единственное, что меня может тронуть. Читаю Кутзее — это меня трогает. И еще — человек со странной фамилией Алексей Иванов, пишущий о Соединённых Штатах Зауральской республики. Талант — он означает и учёт времени, стоящего на дворе. Но только не в смысле конъюктуры — а в том, что идеал, как утверждают культурологи, меняется каждые семь лет.
Актёр, адекватно воспринимающий окружающий мир, то есть адекватно оценивающий предлагаемые обстоятельства — сила невиданная. Мои учителя говорили: от существа к существу о существе по существу. Сочетания такого рода в театре встречаются всё реже и реже: всё более как-то получается не по существу. Слова естественно произносимые, но не более того, за которые платит довольно большие деньги кинематограф и, особенно, телевидение, в театре для меня — цены не имеют.
В эпоху Хрущева среди сельскохозяйственной техники был такой широкозахватный плуг. Современная мультипликация — она как этот плуг: широкозахватна. Скачков никаких пока не видно, зато воспроизводит себя неплохо.
Сын был маленьким — прихожу поздно, он ждет меня и говорит: «Ты подними меня верх». Делает паузу и добавляет: «Неожиданно».
http://esquire.ru/wil/oleg-tabakov _________________ Бьют часы, ядрена мать!
Надо с бала мне бежать!
Ум и талант не всегда совмещаются в человеке. Есть хорошая пословица: «Чем глупее фермер, тем крупней картофель». Это часто бывает в искусстве.
Испытание сытостью иногда труднее испытания бедностью.
Мои актрисы часто получали призы. Яковлева, Чурикова, Гурченко. Меня называют дамским мастером. Но это неправда.
Писать очень хорошо с шести-семи утра. Встаешь, душ, завтрак и за стол. Компьютер я не признаю, у меня старая машинка, «Эрика». Люблю, как она стучит в тишине.
Чем драматичней съемки, тем лучше выходит фильм.
Я знаю, что значит голод. В 1932-м я выбирал из веника пупырыщки, толок их с гнилой свеклой. Называлось это «матарженики».
Меня номинировали на «Оскар», но к этой поездке я отнесся спокойно. Наши были в Афганистане. Аэрофлот выгнали из Америки. Так что я понимал... . И еще была проблема со смокингом. У меня никакого смокинга не было. На «Мосфильме» нашли какой-то из сукна толщиной в два пальца, подогнали. Жара 28 градусов. Все в легких смокингах. А я сижу в этой шинели. С бабочкой. Мне не до Оскара. Я оттуда выскочил как ошпаренный.
Я помню конец оттепели. Никиту убрали. И стали опять закручивать гайки... То же самое и сейчас происходит, по-моему.
Сериалы — это животное, которое проглатывает актеров.
Когда первый раз идешь в атаку, не боишься. Бежишь, как теленок. Но после ранения, когда надо еще раз встать из окопов, ты совсем другой человек.
Я прикипел к музыке с самого детства. И до сих пор нахожусь в прикипевшем состоянии. За день я два-три раза подхожу к гитаре. Сижу, что-то бренькаю. Ищу решение.
У меня было не так много женщин. Не могу похвалиться, что я был такой уж «ловеласенко».
Я был комендантом немецкого городка на Эльбе. Мне дали задание: искать семьи видных нацистов, которые не успели перебежать к американцам. Нам донесли , что в городе спряталась племянница фельдмаршала Паулюса. Красивая, восемнадцатилетная девка. Мы устроили облаву, но она успела убежать через окно прямо в рожь, в поля. Но мы ее поймали. Я устроил ее официанткой в комендатуру, и на третий день мы стали с ней жить. Я хорошо ее помню, Ханнелору. Она была зенитчицей, хвалилась, что сбила американский самолет, рассказывала, что ребенком сидела на коленях у Гитлера. И отдалась в последнюю минуту какому-то немцу, солдату, в развалинах, чтобы не достаться русскому. А потом меня утром застал с ней в постели начальник политотдела корпуса полковник Долгополов. И ее увезли.
Люди крепко пьющие проживают 63-64 года. И все.
Я встречал людей, нафаршированных знаниями. Но по жизни — дурак дураком.
Говорят, режиссер умирает в актере. Так надо умереть в хорошем актере. А в плохом сколько не умирай...
Сейчас сложно собрать хорошую съемочную группу. Все в позе. Всем нужна лучшая аппаратура. А я снял «Военно-полевой роман» на две ручных камеры, для хроникеров.
В молодости легко быть счастливым.
Есть люди, которые карабкаются, что-то пытаются доказать. А некоторые просто сидят и наблюдают, как вода течет в реке, как дерутся воробьи за корку хлеба. Надо находить для этого время. Которое не находило наше поколение. Только работать, работать, работать! Мне трудно представить себя неработающим.
Я технически совершенно неприспособленный человек. Несмотря на то, что закончил операторский факультет. Нас учил Голдовский, отец Марины Голдовской, так он такие выводил формулы по светотехнике. Он весь в мелу, мы сидим, как дубари. Когда на экзамене кому-нибудь попадалась такая формула, он отворачивался и вставал у окна, а мы из-под стола доставали книги. А потом говорил: «Петя, вы уже переписали? Ну хорошо, давайте зачетку».
Я был однажды в Карловых Варах, в жюри. И понял, как там все происходит. Ты мне, я тебе.
Я смотрю футбол без звука. Я все понимаю. Зачем мне комментарии.
Я делал операцию на сердце в Мюнхене. На следующий день в моей двухместной палате открывается дверь, на пороге стоит высокий, симпатичный такой мужчина. Говорит мне: «НКВД? КГБ?». Выяснилось, что он 28 апреля 1945 года мальчиком попал в плен. И четыре года под Ижевском отмахал в тайге. Он мне как-то показывает: «Осколок русской мины у меня прошел вот тут». А я говорю: «А я — минометчик». И мы, как дураки, смеемся.
Самое веселое время — год так 1965-й. Я жил тогда в Одессе. Помню, «Современник» был на гастролях. Кто-то позвонил, нас приглашают в какой-то дом, там будет «Современник». Пьянка была жуткая. Были и Олег (Ефремов) , и Женя (Евстигнеев) . Закуски никакой, одни арбузы. В два часа ночи приехала дежурная машина со студии и нам сообщили, что нашу комнату в общежитии обокрали. Мы приехали, а там уже милиционер с собакой. Унесли все. Мы в чем были, в том и остались. Но все уже были сильно выпившие. Олег бегал с собакой, искал следы, милиционер тоже был пьян. Достали снова где-то водку, вино, и во дворе ночью все продолжалось. А что обокрали... какая разница.
У меня не было режиссерского образования. Одна интуиция. Я всегда держался на первом ощущении от сцены, на ее запахе.
Я люблю ездить на машине. Раньше уезжал за город и гнал. Это была свобода. От семьи, от работы.
Мне надо рассказывать кому-то сценарий, тогда он хорошо идет. А профессионал никогда ничего не рассказывает. Никогда.
Одежда меня никогда не волновала. Вот Марлен (Хуциев) — я был потрясен — может долго стоять, выбирать рубашку в полосочку. Он смотрит, что одна полоска идет не так. Линии не сходятся.. Я даже ему завидовал. Он мне говорил: «Петь, а почему ты без галстука?» А я: " А ты видел, чтобы Саша Володин ходил в галстуке?«. Я был потрясен, когда Ельцин вручал Володину Госпремию, кто-то его заставил надеть галстук. Я думаю, что когда он сел на место, он тут же его скомкал
В военном училище мне дали обувь 42-го размера. А у меня 43-й. И целый день на морозе были занятия, закаляли, готовили к окопам. Пальцы большие были обморожены. До сих пор страдаю.
Не люблю очень образованных женщин. Которые несут себя со страшной силой. Это становится противно.
Я никогда не считал деньги. И когда они посыпались после «Интердевочки», я не знал, что с ними делать. Я сам не мог даже догадаться, что на них можно купить дачу.
Все, что во мне есть хорошего, идет от матери.
Главное в жизни — любовь.
Когда строят дом, у него есть «нулевой цикл». Фундамент. Важно, чтобы у тебя был хороший «нулевой цикл», который закладывается в детстве. У меня не было хорошего.
Я могу преодолеть все, чтобы снять то, что я хочу. И никто меня остановить не сможет. Я научился этому у Марлена Хуциева. Это тихий, интеллигентный, но железной воли человек, который, когда уже все падают в обморок, продолжает свое дело.
Когда мы снимали «Весну на Заречной», там есть сцена, где героиня должна была заплакать, а она не плакала и не плакала. Наконец, после обеда вернулись, а она не плачет. А по тем временам надо было точно сдать картину минуту в минуту, иначе студия лишалась премии. Операторы сидели, фокус был, свет стоял, а она сидела на чемодане и не могла заплакать. Тогда два режиссера отошли в сторонку, пошептались, подошел один из них и сзади со всего размаху врезал ей по щеке. Она свалилась с чемодана на пол и стала реветь как корова. Ей кричат: «Текст! Текст!». До нее еле дошло. Такие тоже разрешаются методы. Я этого не знал ничего.
Гердт был мой ближайший друг. Ближе никого не было. Он мне все замещал. Все. Потом я остался без этого. Мне подарил Бог Гердта, Володина, Марлена, конечно.
Может, я не был бы режиссером, если бы не мой друг Поженян. По тем временам, чтобы оператор получил постановку... Он полетел в Киев к министру, на коленях читал стихи, сочинил про этого министра поэму. И тот подписал.
Гриша вообще — колоритная фигура. Я называл его «груда тел и суматоха явлений». Когда он учился в Литинституте, после очередной драки его вызвал ректор и сказал: «Чтоб вашей ноги тут не было». Он встал на руки и вышел из кабинета.
Марлен считает: «Черт с ним, что тогда была цензура жестокая. Но были какие-то правила игры. Какой-то порядок. Сейчас же просто делают, что хотят».
Как-то мы с Евстигнеевым поехали зарабатывать деньги. В Кировоград, после фильма «Любимая женщина механика Гаврилова». Выступали три раза в день. Утром сеанс, днем и вечером. Директрисе кинотеатра он сказал: «Здесь за шторой всегда должен стоять коньяк». Он любил. У него, правда, и с собой всегда было.
http://esquire.ru/wil/todorovsky _________________ Бьют часы, ядрена мать!
Надо с бала мне бежать!
Как-то раз я пришла в гости к одному знакомому. К нему тогда приехала тетка из Грузии, которая больше 20 лет сидела в ГУЛаге. Она очень хорошо гадала по кофейной гуще и картам, а я раньше обожала этот процесс. Было 12 часов ночи. Она мне гадает и говорит: «Не скажу, что есть какие-то бумажные затруднения, но что-то связанное с этим есть. Я бы сказала, что это должно решиться прямо сейчас, но учитывая, что сейчас 12 часов ночи, наверное, решится уже завтра утром». Я про себя посмеялась, потому что никаких особенных бумажных затруднений у меня не было. Вот только рукопись «Ахматовских зеркал» (книга Демидовой, посвященная «Поэме без героя» Анны Ахматовой. — Esquire) лежала без движения. И в этот момент вошел какой-то припозднившийся гость. Оказалось, поклонник ранней Таганки. Я спрашиваю: «А чем вы сейчас занимаетесь?» Он говорит: «У меня сейчас издательство» — «Да? А у меня есть рукопись». — «Ну, хорошо, — говорит он. — Приходите завтра утром».
Сама я инициативы никогда не проявляю. Просто отзываюсь — или не отзываюсь — на то, что предлагают.
да, она мистик
Цитата:
Когда работаешь над ролью, то меньше всего думаешь о зрителях. Когда пишешь книгу, то меньше всего думаешь о читателях.
Ольга Седакова такая же
Цитата:
Я обожаю цветы, полевые особенно. Какая-то травинка зелененькая — и вдруг взрыв неожиданного голубого цвета — василька. Или красный мак: ну почему из зеленой травинки — этот взрыв? Это божественное творчество. Ради этого и стоит заниматься искусством.
вот
мне это очень близко
Цитата:
Чужого знания нет. Любое знание присваивается, аккумулируется в тебе, перерабатывается и уходит в забытье, в подсознание. А потом ты его используешь, как свое. Собственно, это и есть творчество: из ничего — что-то.
Из тысячи сыгранных спектаклей, может быть, два или три приближаются к чему-то такому... И ты доволен. А остальные не приносят радости. Почему — непонятно. За всю историю театра никто так и не объяснил, в чем причина провала второго спектакля. А в 99 процентах случаев — это так. Ни один социолог, никто. В зрителях? В партнере? В погоде? Собирается зал, слушаешь, как они там шумят, — ты уже просто по этому шуму знаешь, что сегодня будет плохой спектакль, точно.
Это точно. Вроде мистика, но так оно и есть. _________________ Бьют часы, ядрена мать!
Надо с бала мне бежать!
Добавлено: Сб Сен 15, 2012 7:35 pm Заголовок сообщения:
Режиссер Андрей Смирнов в своем интервью сказал:
«Россия станет цивилизованной страной, когда ее президентом станет баба!»
Не дождемся, да и баб нормальных нет, мужики-политики нормальных близко к власти не пущають. _________________ Бьют часы, ядрена мать!
Надо с бала мне бежать!
Добавлено: Чт Сен 27, 2012 11:08 pm Заголовок сообщения:
"Когда в моей жизни появилась любовь, я вдруг заметил, как много есть песен, которые каким-то образом про меня. И фильмов много про меня. Пьес, стихов, картин, даже скульптур! Я каким-то образом оказываюсь просто в центре мирового искусства..."
Добавлено: Чт Сен 27, 2012 11:30 pm Заголовок сообщения:
А куда он сейчас пропал? Пару лет назад о нем много говорили, сам в сети был активным блоггером и при этом много работал и разъезжал. _________________ Бьют часы, ядрена мать!
Надо с бала мне бежать!
Воспринимайте людей, которые участвуют в развитии вашей книги, как армию. Каждый, кто читает вашу книгу -- это солдат; каждый, кто читает еще и ваш блог, тут же повышается по службе до капрала; тот, кто просит автограф, -- никак не меньше, чем сержант, тот, кто пишет ревью у себя в блоге, автоматически получает чин лейтенанта, тот, кто покупает несколько книг и дарит их своим друзьям, это уже капитан. И так далее. Офицерство свое надо холить и лелеять -- именно оно формирует армию читателей, тренирует и обучает ее, и помогает выбывшим из строя восстановить форму.
* * *
Что такое раскрутка книги? Усилия? Тяжелая работа? Да ничего подобного! Вы заводите друзей -- вот как это называется. Вы знакомитесь, помогаете друг другу, развлекаете и увлекаете друг друга.
Майкл Мастерсон
Существует четыре уровня владения тем или иным мастерством: некомпетентность, компетентность, мастерство и виртуозность.
Чтобы преодолеть некомпетентность, вы должны практиковаться около 1000 часов в выбранной вами сфере.
Чтобы достичь мастерства, вам надо продолжать тренировки и довести их общее количество до 5000 часов.
Виртуозность встречается крайне редко. Вы не можете достичь ее, просто практикуясь. Вам также необходимо природное дарование, но даже в этом случае на тренировки уйдет по крайне мере 10 тысяч часов.
Исаак Бабель
Литературу ни тихостью, ни робостью не сделаешь. Нужны цепкие пальцы и веревочные нервы, чтобы отрывать от своей прозы, с кровью иной раз, самые любимые тобой, но лишние куски. Это похоже на самоистязание.
* * *
Не моя, конечно, заслуга, что неведомо как в меня, сына мелкого маклера, вселился демон или ангел искусства, называйте как хотите. И я подчиняюсь ему, как раб, как вьючный мул. Я продал ему свою душу и должен писать наилучшим образом. В этом мое счастье или мой крест. Кажется, все-таки крест. Но отберите его у меня — и вместе с ним изо всех моих жил, из моего сердца схлынет вся кровь, и я буду стоить не больше, чем изжеванный окурок. Эта работа делает меня человеком, а не одесским уличным философом.
Марио Варгас Льоса
Гением не рождаются, по крайней мере среди прозаиков такого не встретишь, хотя у поэтов или музыкантов подобное бывает – гениальность проявляется в раннем возрасте и как бы вдруг (классические примеры - Рембо и Моцарт), - нет, нужны долгие годы дисциплины и упорного труда.
Не бывает скороспелых романистов. Все великие, все замечательные романисты сперва были писателями-подмастерьями, и талант их мало-помалу развивался, благодаря упорству и вере в собственное призвание. Так что начинающему автору должен внушить надежду пример писателей, которые, в отличие от Рембо, ставшего гениальным поэтом уже в ранней юности, по кирпичику строили свой талант. _________________ Бьют часы, ядрена мать!
Надо с бала мне бежать!
Зачем мы живем? Долгие годы я никак не отвечал на этот вопрос — бегал мимо. Был под кайфом, пил, дрался, твердил: «Я главный». А подлинный смысл жизни — любить. Это значит жертвовать, а жертвовать — это отдавать. Схема простейшая.
Искушения — это экзамен. А экзамен зачем? Чтобы его сдать. В этих испытаниях мы становимся все чище и чище.
Если человек из своего творчества начинает делать иллюстрацию своей веры, это, как правило, становится халтурой.
Так вот: где ты прав, старичок, там и ищи. Там самая гнилуха и находится.
Если человек несчастлив в семье,если не будет бежать домой со всех ног, он не будет счастлив нигде-ни дома,ни на работе,ни в любимом"мерсе".
Все зависит от нас: как мы слышим. Замылены ли глаза. Забиты ли уши. Затерта ли душа. Обложена ли совесть ватой. Вот чем надо заниматься.
"...мзду наемничу удержуеши", - сколько раз читал эту молитву и только недавно понял о чём это. Если нанял работника за одну цену, а потом даёшь меньше.
Мне здесь одна девушка говорит: «Не люблю своих родителей». Обожди. А ты им помогаешь? В магазин ходишь?«Да,-отвечает,-все, что нужно, делаю». Значит, любишь, а что там в чувствах копаться. Плюнь ты на это. Нельзя по чувствам жить. Сегодня - солнышко. Завтра - дождичек пошел. Упал, ногу сломал - третье чувство. Жить надо по закону: не «Дай», а «На».
Павел Семенович Лунгин — мой друг. Он мне пишет эсэмэсочку недавно: «Петечка, я во Франции». Приятно такую эсэмэсочку получить. А я его Пашечкой называю. Пускай это тю-тю-сю, суффиксы, но это наше доброе друг к другу отношение. Вот какой Павел Семенович нежный, неумелый, робкий. Православной веры не знает, а «Остров» снял!
В Америке в год выходит пять тысяч картин, из которых сто — хорошие, десять — прекрасные, одна — блестящая. В нашей стране за это время снимается 120 фильмов. Так что никакой надежды на отечественный кинематограф я давно не возлагаю. _________________ Бьют часы, ядрена мать!
Надо с бала мне бежать!
Вы не можете начинать темы Вы не можете отвечать на сообщения Вы не можете редактировать свои сообщения Вы не можете удалять свои сообщения Вы не можете голосовать в опросах
